О профессии и немного о себе (продолжение).

II. Психотерапия (часть 2).

 В 1881 году работа о гипнозе немецкого физиолога Рудольфа Петера Генриха Гейденгайна (Rudolf Peter Heinrich Heidenhain, 1834 – 1897) стараниями тридцатидвухлетнего Павлова вышла на русском языке. А в 1884-86 годах будущий академик и нобелевский лауреат стажировался в Бреслау и Лейпциге, где познакомился с европейской наукой в лабораториях Гейденгайна и Карла Фридриха Вильгельма Людвига (Karl Friedrich Wilhelm Ludwig, 1816 – 1895). В том же 1884 году в Европу поехал двадцатисемилетний Владимир Михайлович Бехтерев (1857 – 1927). Он побывал в Берлине у Эмиля Генриха Дюбуа-Реймона (Emil Heinrich du Bois-Reymond, 1818 – 1896), в Лейпциге у Вильгельма Максимилиана Вундта (Wilhelm Maximilian Wundt, 1832 – 1920), в Вене у Теодора Германа Мейнерта (Theodor Hermann Meynert, 1833 – 1892), в Париже у Шарко.  Павлов гипноз исследовал, а результаты использовал для построения собственной концепции. Бехтерев же гипнозом лечил. Он первым в России применил гипноз для группового лечения алкоголиков. Индивидуальная гипнотерапия страдающих алкогольной зависимостью появилась в России еще до Бехтерева, сразу после первых сообщений из Франции, Швейцарии и Швеции (1885 - 1888 годы).
 Среди пионеров Российской гипнотерапии был петербургский психиатр Борис Наумович Синани (1851—1920). Его сообщение «О лечении внушением» появилось в газете «Врач» в 1889 году. О первых российских психотерапевтах сведений сохранилось немного, если, конечно, они не были звездами первой величины, как Бехтерев. Доктор Синани – исключение. О нем в 1925 году написал Осип Эмильевич Мандельштам (1891 - 1938), учившийся в Тенишевском училище с сыном доктора и бывавший в доме Синани.
 «Никто без трепета не переступал порога этого жилища, так как Борис Наумович сохранял за собой право выгнать человека, который ему не понравился, будь то пациент или просто гость, который скажет глупость».
 «С виду он был коренастый караим, сохраняя даже караимскую шапочку, с жестким и необычайно тяжелым лицом. Не всякий мог выдержать его зверский и умный взгляд сквозь очки, зато, когда он улыбался в курчавую редкую бороду, улыбка его была совсем детская и очаровательная».
 В кабинете доктора Синани «…висела его эмблема и эмблема всего дома, портрет Щедрина, глядящий исподлобья, нахмурив густые губернаторские брови и грозя детям страшной лопатой косматой бороды».
 «Пациентов у него было немного, но он держал их в рабьем страхе, особенно пациенток. Несмотря на грубость обхождения, они дарили ему вышитые лодочки и туфли. Он жил как лесник в сторожке, в кожаном кабинете под щедринской бородой, и его со всех сторон окружали враги: мистика, глупость, истерия и хамство...»(1).
 В 1908 году вышла книга доктора Александра Ивановича Яроцкого (1866 – 1944) «Идеализм как физиологический фактор». Идеализм здесь не демонизированная большевиками философия, построенная на представлении о вторичности материи по отношению к миру идей, а потребность в высокоморальных идеалах и способность руководствоваться ими.
 Из книги Яроцкого: «Духовная сила человека всегда и при всяких обстоятельствах является залогом выздоровления от серьезной болезни...»
 И еще: «Насколько силы одного человека ограничены сами по себе, настолько они растут, если он примкнет к другим людям, к какому-нибудь широкому интенсивному идеалистическому движению, если он почувствует себя маленькой частью грандиозного целого». Яроцкий назвал пренебрежение «...высшими силами человеческой души» логической ошибкой. И полагал, что врач, учитывая потребности, индивидуальные особенности пациента, должен «...всеми силами поднять яркость, интенсивность его личности»(2). Здесь будто намек на концепцию Эрика Гомбургера Эриксона (Erik Homburger Erikson, 1902 - 1994), появившуюся в Новом Свете через несколько десятилетий после работы Яроцкого.
 Яроцкий искал психотерапевтический смысл в «духовной силе», «нравственных силах души», «высших силах человеческой души», вполне метафизических в его время. Он увидел в идеалах целительную силу и предложил аретотерапию (от древнегреческого «арете» – нравственное совершенствование).
 Эриксон, опираясь на психоанализ, развил представление о чувстве непрерывности бытия – субъективной ипостаси EGO, о формировании, нарушениях и соотнесенности этого чувства с социальными институтами конкретной культуры.
 «Нравственное перерождение личности», «высшие ступени душевной жизни» Яроцкого сегодня вполне могли бы считаться частным случаем Эриксоновской «идентичности», но... У доктора Яроцкого, похоже, не было ни единомышленников, ни последователей, ни учеников. Имя его после десятилетий забвения зазвучало лишь в семидесятые: «Психотерапия» Ильи Евгеньевича (Айзиковича) Вольперта (1891—1979),(3), 1-ое издание «Руководства по психотерапии» под редакцией профессора В. Е. Рожнова, 1974(4).

 Восьмидесятые-девяностые годы XIX века – время расцвета гипнотерапии. Гипноз официально признали методом лечения, его начали использовать врачи. У отцов-основателей гипнотерапии появились последователи и ученики за пределами Франции. Но после смерти Шарко число исследований гипноза заметно снизилось, да и увлеченность гипнотерапией пошла на спад. Причин, как водится, несколько, но основной мне видится невысокая результативность лечения гипнозом. Состояние некоторых пациентов после гипноза улучшалось, но, как правило, ненадолго. Стало очевидным, что у большинства пациентов гипнотическое состояние не наступает. Усовершенствования техники или «талант» гипнотизера статистики не меняли. Представления о способностях к гипнотизерству, наподобие способностей к математике, музыке или живописи, рассказы о приемах, гипнотизации, почерпнутых из тайных текстов, оказались мифом. Погружение в гипнотический транс, как выяснилось, зависело большего всего от особенностей пациентов. Можно сказать, перефразируя Фазиля Абдуловича Искандера: «Гипноз оказался не в докторе, а в пациенте».
 Гипнабельность (так назвали способность впадать в транс) распространенна не слишком широко. Доля людей, ей обладающих, не превышает, по-видимому, и двадцати процентов. Исследования гипноза позволили отделить гипнабельность от внушаемости. Одни пациенты, легко погружаясь в транс, практически не реагировали на внушения. Другие, неспособные к гипнотическому состоянию, легко поддавались внушению в состоянии бодрствующего сознания. Все это заметно уменьшало ценность гипнотерапии и интерес к ней. Появились направления, концепции, методы, не использующие внушение или состояние измененного сознания.
 Швейцарец Поль Шарль Дюбуа (Paul Charles Dubois , 1848 – 1918) выпускник, а с 1902 года профессор неврологии Бернского университета, будучи не только идейным противником гипнотерапии, но и относящийся к ней с некоторым презрением, предложил психотерапию, опирающуюся на интеллект. Концепция Дюбуа строилась на представлении о человеческом разуме как детерминанте психической активности и, соответственно, важнейшем психотерапевтическом инструменте. Невроз по Дюбуа – следствие слабости мышления, логических его ошибок.
 Техника укрепления мышления пациента и исправления ошибок его интеллекта в психотерапии Дюбуа напоминала манеру бесед Сократа (около 469 г. до н. э. – 399 г. до н. э.). Ставилась цель просветить больного относительно его страдания. Это знание психотерапевт создавал в пациенте последовательностью вопросов. Подобно Сократу, выводившему знание из незнания собеседника, Дюбуа стремился сделать иррациональность, лежащую в основе невроза, явной, заострить противоречие между невротическими переживаниями и очевидным. Возникший логический тупик, вынуждая пациента признать необоснованность, болезненность собственных мыслей, побуждал его, как считал Дюбуа, к активному исправлению ошибок. Дюбуа, стремясь повлиять на мировоззрение пациента, нередко подчеркивал противоречие между невротическими переживаниями пациента и общепринятыми этическими, религиозными (если пациент был религиозен) нормами. Здесь ощущается близость рациональной терапии Дюбуа и аретотерапии Яроцкого. «Психоневрозы и их психическое лечение» – самая известная работа Дюбуа – была переведена на русский язык в Санкт-Петербурге в 1912 году.
 Более мощной оппозицией гипнотерапии стал психоанализ венского доктора Зигмунда Фрейда. В России психоанализ стал известен благодаря Николаю Евграфовичу Осипову (1877 – 1925). За участие в организации студенческой забастовки его исключили из университета без права восстановления. Доучивался Николай Осипов в Швейцарии, в Базельском университете, где в 1903 году получил степень доктора медицины. С 1904 года доктор Осипов работал в психиатрической клинике при Московском университете под руководством профессора Сербского. Увлекся психоанализом, познакомился с работами своего старшего однокашника Карла Густава Юнга. В 1908 г. «Журнал невропатологии и психиатрии имени С. С. Корсакова» напечатал два обзора Осипова «Психологические и психопатологические взгляды Фрейда в немецкой литературе 1907 года» и «Психология комплексов и ассоциативный эксперимент по работам Цюрихской клиники». Интерес к психоанализу стал профессией. До самой своей кончины в эмиграции Николай Евграфович сохранил верность идеям новой психотерапии и почтение к Зигмунду Фрейду. В 1923 – 1931 он работал в Карловом университете (Прага), много писал, принимал пациентов. Создал «Русский психиатрический кружок в Праге» и руководил его работой. Работы доктора Осипова никак не повлияли на развитие психотерапии в Советской России – в то время они там были неизвестны.
 В начале двадцатых о психоанализе в России говорили много, но, как правило, люди малосведущие и далекие от психотерапии. В некотором смысле вниманием этим психоанализ обязан комплексу революционных идей, позже названных историками КПСС троцкизмом.
 Надежда Мандельштам (1899 – 1980) писала: «...нам рассказали про новинки, уже ставшие достоянием широкого круга. До России дошли задержавшиеся из-за войны слухи о теории относительности и Фрейде. О них говорили все, но сведения были уж слишком смутными и бесформенными»(5). Надежда Яковлевна ошиблась. Труды Эйнштейна и Фрейда были известны в России еще до войны. «Бесформенность» же слухов отражала лишь лихорадочную беспорядочность, неглубину умонастроения этого самого «широкого круга», пытавшегося разглядеть в «новинках» лишь нечто вписывающееся в революционность тех лет или противоречащее ей.
 Психоаналитик Сара Найдич, покинувшая Петроград, писала о психоанализе в Советской России начала двадцатых: «Официальные лица в русской науке интересуются психоанализом теоретически, но ни в коем случае не в практическом плане. На научных заседаниях время от времени затрагиваются, часто случайно, вопросы, связанные с фрейдовской динамикой душевных процессов. Сексуальные теории априори вызывают мало сочувствия. Однако позиция официальных кругов не является неблагоприятной»(6). Среди четырнадцати основателей Русского психоаналитического общества, созданного в двадцать втором году комиссариатом народного просвещения, было лишь четверо врачей. И только один – Моисей Владимирович Вульф (1878 – 1971 ) – психоаналитик. Остальные – искусствоведы, физики, писатели, руководящие товарищи комиссариата, бывшие когда-то учителями... (7). В 1923 году к обществу присоединилась психоаналитик Сабина Николаевна Шпильрейн (1885 – 1942), вернувшаяся в Россию из-за границы. Осипов эмигрировал в 1921 году. В 1927 году Россию покинул Вульф. До тридцать третьего года он работал в Берлине. Потом – в Палестине. Организовал перевод трудов Фрейда на иврит. Десять лет был президентом Палестинского психоаналитического общества.
 Шпильрейн вела семинар по психоанализу детей, консультировала, была научным сотрудником Государственного психоаналитического института, работала врачом-педологом, заведовала секцией детской психологии 1-го Московского университета, готовила к печати две работы о символическом мышлении, но так и не смогла их издать... Через неполные два года Сабина Николаевна уехала в родной Ростов-на-Дону. Последний раз ее с дочерьми Ирмой-Ренатой и Евой видели 11 августа 1942 года в толпе соплеменников на пути к Змиёвской балке – месту расстрела двадцати тысяч ростовских евреев.
 К тридцатым годам российское психоаналитическое движение угасло. Психоанализ под именем «фрейдизма» и его основатель вошли в советский миф о борьбе диалектического материализма с буржуазным идеализмом. Направление, ставшее иточником, импульсом, основой развития мировой психотерапии, в СССР поминали редко, расплывчато, не в критическом даже, а в обрядно-анафемстувующем контексте, сопровождая бранными эпитетами советского лексикона: буржуазное, метафизическое, идеалистическое, реакционно-фаталистическое…

1. Осип Мандельштам, «Шум времени», Москва, «Художественная Литература» 1990.
2. Яроцкий А. И. «Идеализм как физиологический фактор», 1908, Юрьев. Цитируется по «Руководству по психотерапии» под
 редакцией профессора В. Е. Рожнова, 3-е издание, «Медицина» УзСССР, Ташкент, 1985.
3. Вольперт И. Е. «Психотерапия», «Медицина», Ленинградское отделение, 1972.
4. «Руководство по психотерапии» под редакцией профессора В. Е. Рожнова, 1-ое издание. Москва, «Медицина», 1974.
5. Надежда Мандельштам «Вторая книга», «Московский рабочий», 1990.
6. Найдич Сара «Psychoanalysis in Russia» – «International Jornal of Psychoanalysis», v. 3, 1922, p. 513-520. Цитируется по «Эросу невозможного» Александра Эткинда, «МЕDУЗА», Санкт-Петербург, 1993.
7. Александр Эткинд, «МЕDУЗА», Санкт-Петербург, 1993.