Строитель Боллингенской башни. (продолжение).
III. Мистика среди религий и наук. (часть 2).

 Сходство мистик, выросших из различных религий, – еще в трудности, подчас даже невозможности описания опыта общения с Высшей Реальностью. Одни мистики, не переставая сетовать на убогость языка, не оставляют попыток передать словами невыразимое. В их текстах, обычно, возвышенность, воодушевление, стремление к самовыражению распознаются легче позитивного описания собственных переживаний. Другие, например каббалисты, демонстрируют жесткую самоцензуру, доходящую до декларированного нежелания делиться опытом общения с Божественным. А некоторые суфии вообще отвергают саму возможность передачи мистического знания словами: «То, что может быть высказано, суфизмом не является».
 Мистика появилась лишь на определенном этапе развития религиозного сознания. Она не могла возникнуть во времена, когда человек встречал богов и общался с ними на каждом шагу, при самых заурядных обстоятельствах. Тогда люди и боги уживались в мире природы. Для общения им не нужна была Другая Реальность. Человек, понимая свое отличие от богов, не ощущал, видимо, в те далекие времена пропасти между ними и собой. Вселенная человека мифотворящего едина и чужда мистике. Возникшее со временем ощущение и понимание своей особенности, выделенности из окружающего мира разрушило гармонию между человеком, вселенной и богами. Возник творческий импульс. Возможно, самый сильный за всю историю. Между Природой и Человеком появилось расстояние, а между Богом и Человеком – пропасть. Вряд ли в представимом будущем мы узнаем, как это происходило. Все, что у нас есть, – это Библейский рассказ об Авраме сыне Тераха из Ур-Касдима, переселившегося с берега Евфрата в Ханаан. Он первым понял, что есть лишь один Всевышний – Творец и Царь вселенной, а многочисленные боги, которым поклонялись его предки, современники, да и он сам до прозрения – лишь бессильные идолы, созданные людским воображением и руками. За эту догадку Бог заключил с Аврамом завет: «… ты будешь отцом множества народов. И не будешь больше называться Аврамом, но будет тебе имя Авраам…»(16).Сегодня три монотеистических вероучения претендуют на духовное родоначалие Авраама. И это, скорее, добавляет им раздоров, чем примиряет. С условного момента прозрения Авраама человечество начало овладевать идеей трансцендентности, строить непознаваемый мир. «Разница между язычеством (…) и иудейством: всем им свойственна мысль о бесконечном, вечном, исконном существе, но у первых оно пребывает в мире, которому оно идентично и вместе с которым развивается, согласно закону необходимости, бог же иудеев пребывает вне мира и творит его актом свободной воли»(17). Открытие Авраамом Бога разверзло бездну между Человеком, существом конечным в пространстве-времени, и бесконечным, трансцендентным Творцом, преодолеть которую мог «...лишь голос Бога, направляющий и законодательствующий в Своем откровении, и голос человека в молитве»(18). Идея о существовании Единого Непознаваемого Бога и отказ от поклонения рукотворным идолам обрели власть над народами не сразу. Прошли столетия пока Голос, повелевавший Аврааму, стал исторической силой. Как полагает Гершом Шолем (Gershom Gerchard Scholem, 1897-1982; историк религий, профессор Еврейского университета в Иерусалиме, президент Израильской академии наук в 1968-1974 гг.), в истории не было периода, столь далекого от мистики, как время зарождения монотеизма. Мистика возникла лишь после обретения религией коллективных форм жизни и веры. Ее появление Шолем называл романтическим периодом развития религии. Существование пропасти тогда уже ощущалось и в какой-то мере осознавалось. Зародилось стремление познать тайну бездны, найти заповедную тропинку через нее. Искания эти, похоже, компенсировали разрушение древней гармонии и были подспудно направлены на ее воссоздание. Миф, магия, отвергнутые и отчасти разрушенные верой в Единого Бога, с появлением мистики возвратились. Мир мифа и мир Откровения встретились в человеческой душе. Мистическая религия превратила Бога из объекта догматического знания в свободно истолковываемый и интерпретируемый опыт переживания. Откровение, как историческое событие, одни мистики противопоставили, а другие уравняли со знаниями и опытом из внутренних источников.
 Исторически появление мистики – не только этап развития религиозного сознания, но и отражение конфликта религиозного чувства с догматом, обострившегося до кризиса. «...Всплеск мистицизма — всегда знак того, что душа человека яростно протестует против насаждения некоей организованной системы жизни, ... которая грозит оставить слишком мало места для его собственной свободной инициативы и спонтанной творческой деятельности. Это заявление о том, что душа имеет свои неотъемлемые права и способности, свою собственную область, которая должна быть уважаема и священна. Иногда мистицизм бывал протестом человека против застывающей коры догм, иногда бунтом против церковности»(19).

* * *

 Развитие религиозного сознания привело к мысли о Едином Боге-Творце и Повелителе вселенной. Возникло новое мироощущение, имевшее не так уж много общего с древними верованиями в богов, живших рядом и мало чем отличавшихся в своих страстях от людей. Те боги были сильны, но не всемогущи. Каждый повелевал лишь частью мира и не был, как правило, ее творцом. Богов боялись и почитали, им приносили жертвы, посвящали храмы, делали их из дерева, камней, металлов… Для понимания же сути, бытия и происхождения этих многочисленных совладельцев мира вполне годились те же слова, понятия, что и для описания повседневности. Отношения с ними были просты и понятны: покровительство в обмен на признание, подношения и уважение. Почести, оказываемые «чужим» богам, как правило, не вызывали протеста у «своих». Видимо, это воспринималось чем-то подобным хорошему воспитанию. Придя в чужой дом, разумный и воспитанный человек принесет подарки его хозяевам и постарается вести себя прилично. Так поступали Александр Македонский, римские императоры и все прочие завоеватели языческого мира. Они приносили в храмах покоренных стран жертвы местным богам и воздвигали святилища собственным. Воевали с царями и армиями, но не с богами.  Вера в существовании вне мира сего Единственного Всемогущего Творца и Царя Вселенной разрушила первобытную гармонию в душе человека. Всемогущий и непознаваемый бог превратил своих предшественников в безжизненных истуканов, а поклонение им в тягчайший грех.
 Вслед за появлением нового мироощущения начал меняться мир. Стремление к власти, агрессия и экспансия получили духовное содержание. Терпимость к чужим богам сменилась абсолютной властью Всевышнего, не терпящего рядом с собой разноплеменных божков. В 167 году до новой эры вспыхнул военно-политический конфликт между греками-язычниками и евреями – единственным народом тогдашнего мира, почитавшим единого бога. Эту войну, пожалуй, можно считать первой в бесконечной череде кровопролитий, где религиозный мотив если и не доминировал, то был весьма заметен. Иудея в ту эпоху входила в административный округ «Келесария и Финикия» империи Селевкидов. Антиох IV, по прозвищу Эпифан, разглядев в иудаизме угрозу своей власти, попытался эллинизировать евреев, объявив веру в единственного бога преступным суеверием. В ответ вспыхнуло восстание под предводительством Макавеев. Главным его достижением стали не столько военные победы, сколько свобода вероисповедания, столь непохожего на все существовавшие тогда культы. Последователи Единого Бога добились силой оружия не только права поклоняться Единому невидимому и непознаваемому Богу, но и права считать, в соответствие с собственным вероучением, богов своих соседей безжизненными идолами, а их поклонников не то грешниками, не то невеждами, невосприимчивыми к свету истинной веры(20).
 С наступлением христианской эпохи идея о существовании вне этого мира Бога-творца завоевала множество последователей. А учение пророка Мухаммеда окончательно оттеснило многобожие на периферию цивилизованного мира. Человеческое воображение не могло долго мириться с существованием пропасти между собой и Творцом, сменившей почти соседское сосуществование с понятными и осязаемыми богами. Попытки преодолеть невообразимое и завораживающее расстояние, отделившее Единственного Бога от сотворенного им мира, стало основой мистических исканий…
 Бездна открылась не только религиозному сознанию. Стремление построить непротиворечивое знание, независимое от познающего субъекта, привело, как и монотеистическая идея, к представлениям о бесконечном, непознаваемом мире и собственной ограниченности. Различие между воображаемым трансцендентным, непознаваемым по определению, и недоступным разуму из-за особенностей самого феномена познания становилось, по мере развития естественно-научных фундаментальных представлений, все более призрачным.
 В 1927 году Вернер Карл Гейзенберг (Heisenberg, Werner Karl, лауреат Нобелевской премии по физике1932 года; 1901–1976) сформулировал принцип неопределенности, установивший невозможность определения одновременно, с одинаковой точностью местоположения частицы и ее импульса. Увеличение точности измерения одного параметра приводило к соответствующему уменьшению точности другого. В описание материального объекта – элементарной частицы – вошла вероятность, связанная не с инструментальными ограничениями измерений, а с некими фундаментальными особенностями познания. Суть их, похоже, в отсутствии логически обоснованного различия между наблюдаемым и ненаблюдаемым. «Что именно мы наблюдаем, нам говорит теория» – Альберт Эйнштейн. (Albert Einstein, лауреат Нобелевской премии по физике 1921 года; 1879 – 1955).
 В том же, 1927 году Нильс Хенрик Давид Бор (Bohr, Niels Henrik David, лауреат Нобелевской премии по физике 1922 года; 1885–1962) сформулировал принцип дополнительности, концептуализирующий неразрешимость противоречий в исследованиях мира элементарных частиц. Подразумевая объект частицей, исследователь видит именно частицу. Измеряя же волновые свойства объекта, наблюдатель обнаруживает волну. Согласно принципу Бора, оба вывода, взаимоисключая, дополняют друг друга. И лишь их совокупность создает целостное представление. Попытка же интерпретировать эксперименты, приведшие к принципу дополнительности, в контексте «классического» познания, по мнению Нильса Бора, «…имеет далеко идущую аналогию с общими трудностями образования человеческих понятий, возникающих из разделения субъекта и объекта»(21). Размывание непротиворечивой картины мира в начале XX века сходно с разрушением гармонии, существовавшей между природой, богами и человеком в древности. Оба эти кризиса породили представление о бездне, отделяющей Человека от Бога в одном случае, и логически непротиворечивую разумность от абсолютного знания в другом.
 В 1927 году в Брюсселе состоялся V Сольвеевский конгресс по проблеме «Электроны, фотоны и квантовая механика». Конгрессы физиков начали собираться с 1911 года. «Сольвеевскими» их назвали честь инициатора – бельгийского химика и предпринимателя Эрнеста Гастона Сольве (Ernest Gaston Solvay; 1838 – 1922). С 1911 по 2005 состоялось 23 конгресса. V конгресс знаменит дискуссией Эйнштейна и Бора. Создатель теории относительности, отвечая на выступление Бора, назвал квантовую теорию жалкой попыткой уничтожить детерминизм. В зале поднялась буря. Председательствующий Хендрик Лоренц (Hendrik Antoon Lorentz; 1853-1928, лауреат нобелевской премии по физике 1902 года совместно с Pieter Zeeman; 1865 –1943), стуча молоточком, безуспешно пытался восстановить порядок. Неожиданно к доске вышел Эренфест (Paul Ehrenfest, физик, профессор Лейденского университета; 1880 —1933) и написал на доске стих из книги Бытия (11:7): «И сошел Господь, и смешал там языки их на всей земле». Напряженность, выкрики сменились дружным хохотом, а написанное Эренфестом задало тон подведению итогов дискуссии(22).
 Сегодня не вполне ясен смысл демарша Эренфеста, как и нет возможности уверенно судить о контексте, в котором прозвучал тот библейский стих. Шел 27-ой год. Многие идеи, разбираемые нынче в школьных учебниках, тогда еще никому не пришли в голову, а все присутствующие на том конгрессе родились в девятнадцатом веке и знали Библию, полагаю, лучше современного русскоязычного читателя… Тем не менее, ассоциация Эренфеста, связавшая споры о принципах устройства мироздания выдающихся умов начала XX века и древний рассказ, будоражащий интерпретаторов уже третье тысячелетие, похоже, намекает на архетипичность образа «башни до неба», на ее способность символизировать судьбу человеческой экспансии и предел человеческих возможностей.
 В первой половине двадцатых годов прошлого века великий математик Давид Гильберт (David Gilbert, 1906-1978) попытался сформулировать формальные основания математики, имея, кажется, в виду, их распространение в дальнейшем на всю науку. Гильберт полагал любое математическое утверждение доказуемым или опровергаемым в рамках принятых правил. Саму же математику считал невмещающей одновременное, без нарушения правил, существование доказательства и его опровержения. Замысел Гильберта из-за идей Курта Гёделя (Kurt Friedrich Godel, лауреата Эйнштейновской премии 1951 года; 1906—1978) так и остался нереализованным. Теоремы Гёделя о неполноте устанавливали границы формализации и доказывали существование истинных, но недоказуемых, в системе принятых аксиом, утверждений. Ограниченность человеческого разума, ставшая заметной по мере развития физики элементарных частиц, получила в трудах Курта Гёделя свое логическое обоснование. Рациональному сознанию открылась бездна, преодоление которой и по сей день представляется сомнительным, во всяком случае, традиционными для науки методами. Выход, впрочем, нашелся. Возникло представление о существовании двух разновидностей ментальных возможностей: формальной, «аристотелевской», неспособной преодолеть Гёделевские ограничения, и озарений, интуиций, понимания, свободных от них. Общность проблемы развития религиозного и позитивного сознаний поставила для многих под сомнение различие между мистическими спекуляциями и рациональной наукой. Статус требований объективности, независимости результатов от познающего субъекта, доказуемости утверждений в рамках общепринятых процедур потускнел, утратил для науки свою четкость и безусловность.
 В научном познании появилось место для «неаристотелевских» ментальных возможностей, для видений и озарений. Ну а место, как известно, пустым остается недолго: «… для меня «разделительные перегородки» прозрачны. Такова моя особенность. Для других эти перегородки абсолютно непроницаемы; ничего за ними не видя, люди считают, что там ничего нет. Мой взгляд до известной степени различает процессы, протекающие в глубине, и это придает мне внутреннюю уверенность. Те, кто ничего не видит, не могут быть ни в чем уверенны. Они не способны делать выводы или не доверяют уже сделанным выводам. Я не знаю, чему я обязан своей способностью замечать течение потока жизни. Возможно, сфере бессознательного. Или собственным ранним сновидениям. Они определили весь ход моей жизни»(23).


16. Бытие, глава 17, стихи 4 и 5. Новое имя – знак высокой миссии. Авраам, написанное на иврите, – аббревиатура, означающая «Отец множеств». Аврам же, скорее всего, указывает на его происхождение из Арама – места расселения арамеев в Междуречье в древнееврейской топонимике.
17. Генрих Гейне «Мысли, заметки, и импровизации». Собрание сочинений. Государственное издательство художественное литературы, т.9, 1959.
18. Гершом Шолем «Основные направления в еврейской мистике», 2004.
19. 10. Rufus M. Jones “Studien in Mystical Religion”, London 1909.
20. Иосиф Флавий «Иудейские древности», книга 12-ая. Библия, книги Маккавеев.
21. Н. Бор «Квантовый постулат и новейшее развитие атомной теории».«Избранные труды» в 2-х томах, серия «Классики науки» Москва,«Наука» 1971.
22. Дэнис Брайен «Альберт Эйнштейн». Попурри, Минск 2000. В русской версии Библии приведенный стих звучит несколько иначе.
23. Карл Густав Юнг «Воспоминания, сны, размышления». В сборнике «Дух и жизнь», Москва, «Практика» 1996г.


Продолжение.

Литература.

К началу очерка.

К титульному листу.