В 1922 году Юнг купил в деревне Боллинген у Цюрихского озера участок земли. Из «Воспоминаний»: «Мне нужно было воплотить свои самые интимные мысли и
обретенное знание в камне. Иными словами, я должен был исповедать в камне свою веру»(90). Планируемое поначалу «первобытное одноэтажное строение»(91),
похожее на африканскую хижину, где в центре очаг, а вдоль стен нары, по ходу строительства превратилось в круглый дом, находясь в котором Юнг испытывал
«чувство покоя и обновления». К 1927 году к круглому дому была пристроена башня, а в 1931 году, из-за созревшего у Юнга «чувства неполноты» и впечатления
примитивности, она была расширена.Юнг выделил помещение, предназначенное только для него самого. Ключ от личных покоев всегда держал при себе, и никто без дозволения хозяина туда попасть не мог. Башня стала для Юнга «местом духовной сосредоточенности». В 1935 году Юнг присоединил к строению отгороженный участок – «Мне нужно было более обширное пространство, открытое небу и природе». В 1950 году Юнг «…воздвиг нечто вроде каменного монумента», желая подчеркнуть значение Башни. Монументом стала глыба «идеальной кубической формы», со стороной около полуметра, попавшая на землю Юнга по ошибке.
В Боллингене строилась ограда, камни для которой привозили из местной каменоломни. Куб ни формой, ни размером не соответствовал заказу каменщика, и тот раздраженно потребовал замены. Юнг же, увидев кубическую глыбу, сразу понял, что это «его» камень. На одной грани монумента он выгравировал стихотворение Арнольдуса из Виллановы (Arnaldus Villanovanus, между 1235 и 1240–1313): «Вот камень, на вид нехорош/ Цена ему ломаный грош./ Чем больше его презирают глупцы, /Тем более ценят его мудрецы»(*).
Арнольдус – врач, фармаколог, алхимик, знаток арабского языка и иврита. У него лечились четверо римских понтификов (Иннокентий V , Бонифаций VIII , Бенедикт XI , и Климент V), Педро III Великий (1239–1285) – король Арагона и Наварры и его сын Фридрих II (1289–1341) – король Сицилии, Яков II (1267-1327) – король Арагона, Сицилии, Сардинии и Корсики, Роберт Мудрый (1277–1343) – Неаполитанский король и граф Прованса… Инквизиция преследовала Арнольдуса за ересь. Похоже, он не сгорел на костре лишь благодаря заступничеству папы(92). Под стихом Арнольдуса Юнг выгравировал на латыни: «К. Г. Юнг сотворил и установил это как благодарственное приношение к своему семидесятипятилетию в 1950 году».
Юнг пишет, что камень из стихотворения Арнольдуса – «алхимический камень, ляпис, всеми презираемый и отвергаемый». Странная фраза. Lapis на латыни обозначает камень. В зависимости от контекста или сочетания с другими словами переводится как мрамор, мильный камень, надгробный памятник, плита, стол, драгоценный камень и прочее. Алхимический камень, он же камень философский – Lapis philosophorum – цель трудов алхимиков; способен продлевать жизнь и превращать металлы в золото. Все это как-то не сочетается с «презираемым и отвергаемым». Ляпис в значении имени собственного (он же лазурит, лазуревый камень, ляпис-лазурь) – минерал темно-синего цвета с вкраплениями золотистого пирита, создающий впечатление звезд на синем небе. В древнем Египте его называли «небесным камнем» и использовали в отделке статуи фараона Тугмоса III. В Китае ляпис символизировал власть. Шариками из него украшали головные уборы мандаринов. Две колонны иконостаса Исаакиевского собора сделаны из бахдашанского лазурита, купленного Екатериной II по цене серебра. До XIX века из растертого ляписа делали ультрамарин. Он не выгорает на солнце, не боится огня и сырости. На картинах Леонародо да Винчи (1452–1519), Рафаэля Санти (1483 – 1520), Рембрандта ван Рейна (1606-1669) и других великих – пигмент из ляписа. Похоже, лапис-минерал тоже не из стиха Арнольдуса.
В аналитической психологии ляпис, по воле Юнга, – символ самоосуществления и индивидуации. И наконец, в столь любезной Юнгу алхимии ляписом называют камень мудрости, иногда ляпис – метафора цели. В «Психологии и алхимии» Юнг поминает lapis не менее пяти десятков раз: параллель lapis – Христос, превращение lapis angularis (краеугольного камня) в четырехконечный крест, таинственный lapis, lapis и элексир жизни, lapis – властелин, lapis – живое создание, lapis – объект мечтаний, символ труднодоступного сокровища, lapis – самость, символ единства сознательных и бессознательных процессов, lapis – первоматерия, структурное сходства lapis и Адама, первого человека, lapis – мистическое тело Церкви, другое имя lapis – гидролит или вода-камень, lapis – аналог Меркурия… И лишь дважды lapis упоминается выброшенным, отвергнутым. В обоих случаях – это Юнговские интерпретации снов. В одном – сновидец выбрасывает золотые монеты и тут же начинает об этом жалеть. Юнг выброшенные монеты без объяснений назвал символом lapis. Во втором сне речь идет о возможности дешево купить особую воду, привезенную из некоей страны. У Юнга почему-то эта самая вода ассоциируется с lapis, а ее дешевизна – с отвергнутостью(93). Очевидно, «нехороший на вид камень, отвергаемый глупцами» Арнольдуса, lapis-минерал, lapis алхимиков, lapis в аналитической психологии и отвергаемый всеми камень Юнга – не одно и тоже. Здесь как в сновидении или фантазии: элемент одного содержания попадает в другое, сущностно с ним не связанное, и становится знаком некоей невысказанности.
Стих Арнольдуса, Юнговский комментарий, разгневанный каменщик, забраковавший кубический камень в контексте рассказа о возведении Боллингенской Башни, создают впечатление парафраза библейского текста: «Камень, который отвергли строители, стал главой угла»(94). Этот псалом цитирует Матфей: «Иисус говорит им: неужели вы никогда не читали в Писании: камень, который отвергли строители, тот самый сделался главой угла? Это от Господа, и есть дивно в очах наших» (21:42). На него же ссылаются Марк в 12:10 и Лука в 20:17-18(95). Вряд ли Карл Густав Юнг, внук преподобного Самуила Прейсверка, сын и племянник пасторов, выросший в среде, почитавшей знакомство со Священным Писанием обязательным, не знал о библейском камне, «отвергнутом строителями». Самым вероятным объяснением странности фразы о ляписе представляется стремление Юнга избежать в интерпретациях Боллингена чуть ли не самой используемой Библейской метафоры. Стремление, полагаю, восходящее к сложностям отношения Юнга к авраамическим религиям вообще и к христианству в частности. Зимой 1955-56 годов рядом с Башней Юнг установил каменные таблички с именами предков по отцовской линии, а потолок внутри Башни расписал мотивами, своего родового герба, герба жены и гербов мужей своих дочерей.
Юнг ощутил «обязанность сделаться тем, кто я есть в действительности». Он внезапно понял, что приземистая часть дома и есть он сам. И решил к этой части
дома надстроить этаж, которому предназначалось олицетворить личностное «Я» Карла Густава Юнга. «Раньше я не мог бы этого сделать: я посчитал бы это
самонадеянным выпячиванием своей личности. Теперь же подобное действие означало расширение сферы сознания, достигнутое в старости».Башня воспринималось Юнгом как «место для созревания», образ матери или материнского лона, где он мог стать тем, кем был, есть и будет. Башня создала ощущение повторного рождения в камне. «Она стала воплощением индивидуации, мемориалом…», пространством «…для не умещающегося ни в каком пространстве царства мировых и душевных глубин». Юнг пишет: «…в некотором смысле я строил башню во сне. Лишь впоследствии я увидел, насколько точно все части соответствовали друг другу, насколько осмысленной стала итоговая форма – зрительный образ психической цельности».
Боллингенская Башня – не просто дом, построенный в соответствии со вкусами и потребностями хозяина. Она – культовое сооружение, отдельные части которой, как и все строение в целом, связанны интерпретациями Юнга с основополагающими представлениями его концепции. Башня еще и место с особой аурой. Там шум кипящего чайника – «волшебная мелодия», «поток звуков, обладающий свойствами воды и ветра, настолько странный, что его нельзя описать словами», там снятся сны, сливающиеся с реальностью, и появляются «мысли, уходящие в века и соответственно предвосхищающие отдаленное будущее». В Башне «творческие муки затихают» и «творчество сближается с игрой». Боллинген, пишет Юнг, сердцевина его истинной жизни, где он стал самим собой «в наиболее глубинном смысле». Там у Юнга появлялось чувство собственного существования в окружающей природе, внутри вещей, в каждом дереве, плеске волн, в облаках и животных… Башня задумывалась, строилась и интерпретировалась как храм. Себя же Карл Густав Юнг, похоже, воспринимал, по крайней мере в зрелом возрасте, первопророком новой религии, который подобно Аврааму, Моисею, Иисусу и Мухаммеду, избран Высшими Силами для выполнения миссии – нести людям Веру и Знание. Первым, видимо, заметил религиозные претензии Юнга Зигмунд Фрейд, назвавший в 1914 году аналитическую психологию новой религиозно-этической системой, объяснив это перерождение психоанализа религиозным прошлым Юнга и его швейцарских последователей(96).
Ричард Нолл приводит отрывки из дневника Кристиан Морган (Christiana Drummond Morgan, 1897–1967) – пациентки и последовательницы Юнга, известной своим
участием в создании Тематического Апперцептивного Теста, проходившей у него анализ в 1925-1926 годах. Юнг, по свидетельству Морган, не скрывал своего желания
быть лидером нового религиозного движения по искуплению мира («нового ордена» в лексике Юнга).
«Вызывает восхищение его молчаливое отрицание христианской установки. (Отрицание – не совсем точное слово, скорее речь идет об игнорировании… Вот чем он
значим для меня: Он определенно достиг новой установки. Он искренне пытается идти новым путем. Нет никаких сомнений в том, что он является пророком…»(97).Из интервью Генри Александра Мюррея (Henry Alexander Murray, 1893–1988) – американского психолога, автора (совместно с Кристианой Д. Морган) ТАТа, чей доклад «Анализ личности Адольфа Гитлера» во время Второй мировой войны для Управления стратегических служб США, положил начало, широко используемому ныне в криминалистике, юстиции, политике и дипломатии составлению психологических портретов: «…у меня было такое впечатление, словно христианство его [Юнга] не затронуло вообще, словно он прошел мимо него и занят созданием, с позволения сказать, своего рода религии архетипов»(98).
Из интервью 1970 года Евгения Бёллера (Eugen Bohler, 1893-1977) – профессора-экономиста из Цюрихского технического университета, друга Юнга, произнесшего речь на его похоронах и известного своей попыткой реализовать в экономике выводы аналитической психологии: «Он [Юнг] рассматривал свою жизнь как миссию, как служение функции сделать Бога сознательным. Ему надлежало помочь Богу сделать себя сознательным, причем не для нашего блага, а для блага самого Бога»(99).
И еще цитата из книги Ричарда Нолла: «Чем сильнее верил Юнг в свою пророческую роль, тем решительнее он изменял исторические факты в угоду своим собственным целям».