В «Вотане» Юнг, объясняя феномен национал-социализма, использовал свою концепцию коллективного бессознательного. И сделал это не впервые. Из пятой
«Тевистокской» лекции, прочитанной Юнгом осенью 1935 года в Лондоне: «Кто бы мог в 1900-м подумать, что спустя тридцать лет в Германии будут возможны
события вроде тех, которые происходят там сегодня. Поверили бы вы, что целая нация, состоящая из высокоинтеллектуальных и цивилизованных людей, сможет отдаться
магической власти какого-то архетипа? Я же это предвидел; мне это понятно, поскольку я знаю о силе коллективного бессознательного». И далее: «… против этого
невозможно устоять. Это удар не по голове, а ниже пояса, после чего ваш мозг ничего не стоит, поражена вся ваша симпатическая система. Эта сила, которая
зачаровывает людей изнутри, это пробуждающееся коллективное бессознательное, это архетип, общий для всех живущих»(79).
Эти же мотивы неосознанности национал-социализма, ответственности за него структур коллективного бессознательного, размывания границы между нацистами и их
жертвами прозвучали в Юнговской лекции, прочитанной им в 1936 году тоже в Лондоне, в госпитале св. Варфоломея: «Нет такого безумия, жертвой которого не
становились бы люди под властью архетипа. Если бы тридцать лет тому назад кто-нибудь решился предсказать, что наше психологическое развитие идет к
возрождению средневекового преследования евреев, что Европа вновь задрожит от римских фасций и грохота легионов, что люди вновь станут пользоваться римским
приветствием, как две тысячи лет назад, что вместо христианского креста архаичная свастика поведет за собой миллионы готовых к смерти воинов, – разве этого
человека не заклеймили бы как впавшего в мистицизм идиота? А что мы видим сегодня? Сколь бы удивителен нам это ни казалось, весь этот абсурд стал ужасающей
реальностью»(80). В этом же тексте прозвучала фраза, плохо сочетающаяся со столь эмоциональным описанием злобы и непреодолимой силы архетипа: «Архетипов имеется ровно столько, сколько есть типичных жизненных ситуаций. […] Когда встречается ситуация, соответствующая данному архетипу, этот архетип активируется, появляется принудительность, которая, подобно инстинктивному влечению прокладывает себе путь вопреки всякому разуму и воле…».
Не вполне ясно: ситуация в Германии и Европе после Первой мировой войны во всех ее ипостасях – политической, экономической, социальной – активировала архетип и нация впала в безумие, или архетип спонтанно ожил, овладел миллионами душ и создал ситуацию, немыслимую еще тридцать лет назад? Но, пожалуй, более всего Юнг противоречит собственной концепции в «Вотане». Там он говорит об этнической и расовой сущности коллективного бессознательного и его структур – архетипов: «…бессознательное многих рас…», «поведение расы черпает свою специфику из присущих ей фундаментальных образов…»… Юнг не развивает идею коллективного бессознательного рас и расовых архетипов. Он просто об этом упоминает, не пытаясь ничего разъяснить. Так же обычно поступают и сторонники расовых теорий, использующие пафос как доказательство. Кажется, нигде более Юнг не писал столь определенно о расовых и этнических аспектах устройства психики. Эти несколько строк из «Вотана» вполне годятся для осенения арийского мифа авторитетом и славой Карла Густава Юнга.
В самом длинном своем интервью, данном в октябре 1938 года лауреату Пулитцеровской премии 1931 года за статьи о Советском Союзе Х. Р. Кникербокеру (H. R. Knickerbocker, 1898-1949), Юнг упоминает бессознательное немцев, но там это вовсе не звучит утверждением этнического и расового различия архетипов. В интервью Юнг придерживается оригинальной версии собственной концепции. Излагая свой взгляд на «секрет власти Гитлера», как власти магической, он говорит: «…это исключительный случай, когда бессознательное имеет доступ к сознанию, и, во-вторых, он предоставляет бессознательному направлять себя». И далее о Гитлере: «…с его бессознательным, являющимся вместилищем душ семидесяти восьми миллионов немцев, он могущественен, и с его бессознательным восприятием действительного соотношения политических сил у себя и в мире он до сих пор остается безошибочным»(81).
Когда Юнг давал это интервью, Австрия и Чехословакия потеряли свою независимость. А Гитлер действительно не ошибся, полагая, что ни Запад, ни Советский Союз противодействовать его завоеваниям не станут.
В «Структуре бессознательного» (1916), заговорив впервые о бессознательном разных этносов, Юнг, наоборот, находил в них общее, универсальное, сопоставивимое с универсальностью мозговых структур. И именно этим универсализмом Юнг объяснял тот факт, «…что в бессознательном целых народов и рас, по времени и пространству самых отдаленных друг от друга, существует такое удивительное соответствие, например чрезвычайное соответствие мифических форм и мотивов…»(82).
Иоланда Якоби в очерке «Психологическое учение К. Г. Юнга», опубликованном в 1939 году и одобренным метром, пишет: «…коллективное бессознательное не зависит от исторической эпохи, от влияний обусловленных общественной или этнической принадлежностью, и представляет собой хранилище типичных, исконно присущих всем людям реакций на универсальные ситуации – такие как тревога, угроза, борьба с превосходящей силой, отношения полов, отношения между детьми и родителями, ненависть и любовь, рождение и смерть, власть светлого и темного начал и т.п.»(83). Есть соблазн объяснить эти несоответствия концепции коллективного бессознательного непоследовательностью самой Юнговской «модификацией психоанализа»(*), отмеченную Зигмундом Фрейдом еще в 1914 году: «Имея с ней [c модификацией – М. Т.] дело, надо всякий раз быть готовым к ее неверному истолкованию, причем, неясно каким образом ее постигнуть. Она сама характерно колеблется, изображая себя то «робким отклонением, не стоящим того шума, который вокруг него поднят» (Юнг), то очередным откровением, которое полагает начало новой эпохе в психоанализе или новому мировоззрению вообще»(84). Но, пожалуй, более вероятным объяснением представляется стремление Юнга подчеркнуть значимость и прикладную ценность собственной теории, проиллюстрировав ее трагическими событиями мирового масштаба. Подчеркнуто психологизированое объяснение Юнгом феномена нацизма, не учитывающее исторической, политической, экономической и социологической составляющих катаклизма двадцатых-сороковых, напоминает его же объяснение самоубийства Герберта Зильберера неспособностью того интуитивно проникнуть в проблему соотношения психологии и алхимии и «захваченностью» неким архетипом, которому невозможно противостоять. Сходные рассуждения Юнг использовал, описывая собственную «обреченность» на исследование алхимии и, «обреченность» Гёте на написание «Фауста». Побудительной силой, действующим субъектом творчества в обоих случаях Юнг назвал некий архетип, не оставивший ему и Гёте иного выбора. Вот только в случае Зильберера, Гёте и самого Юнга архетип «захватил» отдельные личности; в объяснении же происхождения национал-социализма речь шла о подавлении свободы выбора у целой нации.
Создается впечатление, что Юнг не только приложил свой талант и известность к завершению арийского, или как он сам предпочитал его называть, германского
мифа, но отчасти был и его носителем. Сравнив в «Вотане» национал-социализм с могучим порывистым ветром, о Швейцарии Юнг написал: «…здесь ощущаются порывы
ветра с севера или юга. Иногда в них можно уловить нечто зловещее, иногда же ветерок кажется настолько безобидным или даже идеалистическим, что никто не
испытывает тревоги». В воспоминаниях Алины Валангин (Aline Valangin, 1889-1986), швейцарской немецкоязычной писательницы, пианистки и ученицы Юнга этот самый ветерок не кажется столь безобидным и тем более идеалистическим: «В Клубе [имеется в виду Цюрихский Психологический Клуб – М. Т.] было несколько самых настоящих нацистов»(85). Не стать носителем арийского мифа, живя в германском мире, по Юнгу, не вполне реально.
Из второй «Тевистокской» лекции: «Если бы вы жили в Германии или оказались там на какое-то время, все ваши попытки защититься оказались бы тщетны. Эта инфекция проникает под кожу. Вы человек, и где бы вы ни были, оградить себя можно только ценой сужения своего сознания и как можно большего опустошения и бездушности. Но тогда вы теряете свою душу, превращаетесь в сгусток сознания, скользящего по поверхности, не погружаясь в море жизни и не принимая в ней никакого участия. Оставаясь же самим собой, вы заметите, что коллективная атмосфера проникла к вам под кожу»(86).
В 1939 году, с началом Второй мировой войны, Юнг отказался от постов в психотерапевтическом обществе, контролируемом нацистами. «Почувствовав, что в Англии и Америке возобладали антигерманские настроения, Юнг – чтобы отмежеваться от немцев – стал везде, где только можно подчеркивать свое швейцарское происхождение»(87).
В 1946 году Юнг опубликовал «Эпилог» – довольно необычную для его творчества статью. Значительная часть текста – обширные цитаты из собственных работ. «В 1918 году я писал…», «Еще до конца Первой мировой войны я написал работу…», «В 1933 году, читая лекции в Кёльне и Эссене, я говорил…», «В 1916 году, до того, как США вступили в Первую мировую войну, я писал… », «В 1927 году я писал следующее…», «В 1928 году я писал…»…
В цитатах – Юнговская концепция коллективного бессознательного, противоречия между индивидуальным и коллективным, описание принуждающей силы архетипов, Юнговское предвидение Мирового катаклизма, архетипический генез национал-социализма, «немецкая психопатия»… «Национал социализм был одним из тех психологических массовых феноменов, одной из тех вспышек коллективного бессознательного, о которых я не переставал говорить в течение примерно двадцати лет […] в каждом архетипе содержится низшее и высшее, злое и доброе; поэтому он способен приводить к диаметрально противоположенным результатам. С самого начала невозможно разобраться, будет ли он положительным или отрицательным»(88). Каких положительных результатов Юнг ждал от Вотана, овладевшего немецкими душами, он не написал. Зато рассказал как в 1940 году после публикации на немецком лекций, прочитанных в Йельском университете в 1937 году, он попал в нацистский «черный список», и гестапо уничтожало на территории Франции все его книги, «на которые ему удавалось наложить лапу». И еще Юнг рассказал как в 1933 году, читая в Берлине лекции он был «крайне неприятно поражен как поведением нацистской партии, так и личностью Геббельса»(89), забыв, видимо, мажорную тональность своего интервью на берлинском радио во время того самого лекционного турне.